Ухожу в ванную умываться, а Ксюша идёт на кухню, слышу, как гремит посудой. Уже через десять минут мы с ней активно поглощаем борщ. Действительно вкусный получился. Так-то уже больше половины кастрюли нет, хотя целых четыре литра сварила вчера вечером. Герману Васильевичу, кажется, действительно понравилась моя стряпня.

Когда я думаю об этом, внутри разливается приятное тепло. Всегда приятно, когда кто-то высоко оценивает то, что ты приготовишь. Но одно дело, когда бабушка говорила, что у меня весьма недурно выходит, даже поначалу думали в сторону не швейного отделения, а кулинарного. И совсем другое, когда Герман Васильевич. Это отдаётся как-то иначе… я даже не пойму как, но иначе.

— Офигенный борщ, — говорит Ксюша. — Пусть мамка сама ест всякие ризотто и суши. Я бы вот такое лучше бы лопала.

— Спасибо, — киваю, улыбнувшись.

— А ты тут ещё же потусуешься, да? Я буду на хавчик заскакивать.

— Ну пока да, но не знаю, как долго.

Ксюша доедает, берёт тарелку пустую и открывает один из нижних шкафчиков кухонных. Там внутри полки, но стенки из нержавейки. Посудомойка, похоже. Честно говоря, я никогда и не видела их. Мы с бабушкой посуду руками моем, а по гостям я как-то и не бывала особо. У соседей только, но и у них не было этого чуда техники.

— Ты так смотришь, будто мойку впервые увидела, — усмехается Ксюша, а мне, признаться, становится стыдно. Не хочу выдавать этого и просто неопределённо пожимаю плечами.

— Просто не знала, что тут есть. Я же только вчера приехала.

— А ты думала, батя руками тарелки драит? — снова хихкает девушка.

Я перевожу тему, включая чайник. Уж им-то я пользоваться умею. Наши Старые Синички хоть и деревня, но это не значит, что мы в оловянных чанах воду греем и на ребристой доске стираем.

Понимаю, что этот диалог происходит не иначе, как только у меня в голове. Ксюша ничего такого и не думает выражать, никакого презрения. Да она даже понятия не имеет, кто я и откуда. Как обычно, я придумала себе. Как говорил Петя, внук соседской бабы Веры, когда я обижалась на него за дразнилки в детстве: сама придумала — сама обиделась.

Просто решаю собираться дальше, а посудомойка пусть себе стоит. Потом эту тарелку помою, с машиной этой разбираться не хочу, вдруг сломаю ещё что.

— А ты где учишься?

— В колледже техническом на швею.

— Прикольно. А я в школе, — подкатывает глаза Ксюша. — В девятый в этом году перешла. Бесит. Экзамены эти. Они летом, а учителя и мать уже все уши прожужжали. Тоже потом в колледж хочу, а батя говорит надо одиннадцать классов оканчивать и в универ.

— Тут уж каждый сам решает, — пожимаю плечами в ответ. Конечно, я не буду оспаривать решения Германа Васильевича в отношении его дочери. — Ладно, мне на учёбу пора. Ты тут остаёшься?

— Угу, — кивает, откусывая печенье.

— А школа?

— Я это… приболела.

Ясно. Прогуливает, значит. Поэтому, наверное, и пришла к отцу, зная, что его дома-то и нет.

Но, наверное, это не моё дело, хотя я странным образом почему-то и чувствую себя соучастницей преступления, то есть прогула.

Переодевшись, я собираю нужные конспекты и тороплюсь на остановку. В животе аж всё поджимается от страха и стыда, что придётся после прогула первой пары смотреть преподавателю в глаза.

А ещё Тане. И как-то объяснять, почему я теперь живу у взрослого мужчины.

15

— Кофе хочешь?

Катя отворачивается к столу и включает кофемашину. Я скольжу взглядом по её стройным ногам до самой кромки короткого шёлкового халатика. Хорошо выглядит. Ухаживает за собой — спорт, салоны, всё такое. Сразу заметно, когда женщина любит себя. А Катя любит.

— Без молока?

Тон веет холодом. С ленцой такой, будто я совсем неожиданно тут нагрянул и отвлёк её от важных дел — валяния в постели в выходной. Катя вчера закрыла проект и сегодня смогла себе позволить расслабиться.

Дуется. Но задницу при этом отставила. Катя не любит подарки, но любит внимание. А я обещал приехать ещё на прошлой неделе. Вот сейчас удалось выкроить пару часов, но, похоже, половину этого времени мы потратить на Катькин выпендрёж.

— Может, потом? — спрашиваю негромко, но она делает вид, будто намёка не замечает.

У меня стояк с самого утра и не падает толком. Душ холодный с утра что-то ненадолго помог.

Да, действительно давно я к Катюхе не заезжал.

— Я хочу сейчас, — поворачивается с двумя чашками в руках и выгибает бровь. — Кофе.

Выделывается, коза.

Плавно дойдя до стола, виляя бёдрами, Катя мягко опускается на стул и так же медленно подносит чашку к губам, чтобы сделать глоток.

Ладно.

Беру свою чашку и за два глотка осушаю. Ставлю на стол и смотрю на неё в упор.

— Я всё.

— А я ещё нет, — жеманно ведёт плечом, и халат будто сам по себе сползает.

— Катя.

Она поднимает глаза и хлопает ресницами. Катя никогда так не делает, но сейчас решила побаловаться, а у меня вдруг словно вспышка перед глазами — другие, чистые, светло-голубые. Смотрят с таким доверием, которое я бы сам себе не позволил.

Дурость какая-то. Девчонка совсем мелкая. Просто вспомнилось, видимо.

Встаю и сдёргиваю ойкнувшую Катерину со стула, забрасываю на плечо и тащу в спальню. Аж в пояснице потрескивает — так трахаться хочется.

— Обалдел! — верещит Катька и лупит меня кулаками по спине, пока не сбрасываю её на постель и не стаскиваю этот херов халат.

Отбрасываю тряпку в сторону и нависаю над нею.

— Соскучился, да? — ухмыляется, когда раздвигаю ей ноги и прижимаю ладонь к промежности.

Горячая. Чего тогда выпендриваться, раз у самой там всё пылает? Я прям в моменте чувствую, как тонкая ткань трусов промокает.

Катя засовывает себе в рот два пальца, неглубоко, только первые фаланги, и начинает их немного посасывать.

Это возбуждает донельзя.

— Однозначно, — отрезаю, стягивая с неё трусы.

Широко раздвигаю её ноги и смотрю между ними. От вида набухшей, поблёскивающей от влаги женской плоти, вся кровь бросается в пах, вызывая жёсткий стояк.

— Сними трусы, я хочу тебя видеть, — просит Катя.

Меня уговаривать не надо. Избавившись от белья, сжимаю ствол в ладони и несколько раз прохожусь по нему вверх и вниз.

— Возьмёшь? — во рту сохнет, даже сглотнуть больно.

— А ты мне что? — дразнит, неспешно вставая на кровати на колени и опуская бретельки лифчика.

— А я потом… если хочешь.

— Посмотрим на твоё поведение, — убирает мои руки и обхватывает тонкими пальцами с длинными ногтями мой член.

Ох.

Резко выдыхаю с хрипом, когда головка члена оказывается у неё во рту. Катя сначала мягко играет языком, но знает, что я люблю, когда засасывает посильнее, потому долго не развлекается, и уже спустя несколько секунд начинает сосать. Сильно, плотно, глубоко.

Охуенно так.

Минет Катя делать умеет, да. Ей это дело тоже нравится. Но и ответные ласки не игнорирует. А чего бы и не ответить на такие старания? Секс ведь дело обоюдное, а тупая долбёжка в женское тело, будь то хоть влагалище, хоть рот, мне не сильно интересна.

— Глубже, Катенька, глубже, бл*ть.

И Катерина делает, как попросил.

Я зарываюсь пальцами в её роскошные волосы, кайфуя. А потом зачем-то открываю глаза.

И снова простреливает. Снова эти глазищи, эти волны по плечам — естественные, не коцанные стилистами всякими. Голос-звоночек.

Да живо так простреливает. Ярко вспыхивает, что меня аж волной кроет. И я кончаю. Катьке прямо в рот, чего она совершенно не любит.

— Булавин, ты офигел? — она вынужденно сглатывает, а потом смотрит сердито.

— Прости, Катюха, — голос хрипит. — Прости, правда, задумался.

— О чём это? Обо мне? — снова фирменно бровь поднимает, а взгляд смягчается.

— О тебе, конечно.

Не совсем.

И это плохо. Нездорово же.

Мне нужно срочно это как-то перебить, чтобы не заякорилось. Затереть это ощущение. Вчерашнего её взгляда хватило, когда она меня увидела.